Поезд должен был прийти через шесть минут. Народ уже собрался на платформе, загромождая редкие лавки сумками и чемоданами. Фонарь лениво подсвечивал лица двух девушек, занятых каким-то важным разговором. «И почему у молодежи всегда такой вид, будто сию секунду решается вопрос жизни и смерти?» – подумал он, отмечая свой скептицизм. Наверняка и он был таким же в свое время. Дцать лет назад. Когда каждое мельчайшее происшествие, казалось, влекло за собой последствия, сравнимые с концом света.

Он сделал несколько шагов вдоль края платформы. Пять минут. Опоздает или придет вовремя?.. Он подумал о том, как будет взбираться по неудобной железной лестнице с отвесным поручнем («Наверняка дадут старые вагоны» – мысленно проворчал он), как будет шагать по коридору, наполненному запахами и звуками спящих всю ночь людей…

Взгляд бесцельно шарил по противоположной платформе. Она была освящена гораздо лучше – горели все пять фонарей из пяти. Людей на ней почти не было; несколько мужчин и одна женщина, одиноко стоящая в стороне. Женщины всегда становятся чуть поодаль; выбирая между группой мужских незнакомцев и полным одиночеством, они всегда выбирают последнее. «И правильно», – хмуро заключил он и снова повернулся, чтобы сделать ряд шагов в обратную сторону.

Одна из девушек поднялась со скамейки и что-то объясняла второй, выразительно жестикулируя, несмотря на сковывающее движения узкое пальто. Он заметил, что за девушками наблюдает как минимум еще двое, таких же как он, взъерошенных и сонных будущих пассажиров поезда «Москва – Днепропетровск». Он заметил на лице одного из них вчерашнюю щетину и раздраженно отвернулся. Он-то выглядел не лучше. Брит, выглажен, напарфюмен – как любила говорить его бывшая – но наверняка так же помят. После определенного возраста процедуры ухода переходят из разряда косметической необходимости в меры жизненной необходимости. Если, конечно, ты не хочешь, чтобы люди отшатывались от тебя по утрам, спутав с бездомным.

На соседней платформе прибавилось народу: семья с двумя притихшими детьми располагалась на одной из скамеек. Фигура женщины, стоявшей в стороне, стала словно чуть менее напряженной, но, конечно, ему все это только казалось. Она что-то поискала в карманах, сделала пару шагов, полуобернулась… На этой платформе кстати было и больше скамеек. Он повернул голову, чтобы посчитать их количество на своей платформе, внутренне раздражаясь на это внутреннее раздраженное цепляние к мелочам. Но что-то заставило его снова посмотреть на противоположную платформу. Кто-то.

Женщина повернулась к нему, и он замер, сам того не осознавая. Было что-то смутно знакомое в ее тонком озабоченном лице, в складках возле губ, в уголках глаз… Он слышал свой вдох, второй… Это была она. ОНА. Сколько лет?.. Господи, сколько лет прошло?.. Пятнадцать? Семнадцать?.. Но арифметические подсчеты были вне досягаемости, он замер не только телом, но и в голове все остановилось как вкопанное. Это она. Он не мог в это поверить.

Женщина почувствовала обращенный на нее взгляд и посмотрела на него. За пару секунд выражение ее глаз изменилось; она узнала его тоже. Они стояли, разделенные несколькими метрами пустоты со шпалами железнодорожных путей внизу, и смотрели друг на друга в полном поражении, безмолвии, бездвиженьи.

Это она. «Это он» – он читал зеркальный шок в ее глазах. Ничего не изменилось за эти годы. Ничего между ними не изменилось. И один этот факт пробирал до дрожи, поднимал желудок к горлу, стискивал легкие конвульсивными рывками. Это она.

Он помнил, как было тогда. Как останавливался мир, и секунда растягивалась бесконечно; так, что в нее вмещалось все несделанное и несказанное между ними. Да… Они не сделали, не сказали, не были. Все, что можно было сказать о них тогдашних – это большая частица НЕ. Они были. Но они не были. Они не смогли, он уже не помнил почему. Было что-то не так. А сейчас…

Сейчас между ними было несколько метров пустоты. Совершенно неважно, что сейчас между ними; как было неважно тогда. Важно было только то, что поднималось в груди, во всем его теле, когда он смотрел на нее. И нет, это не было простой влюбленностью, это были не бабочки, не живость крови, не румянец на щеках и не дрожание рук. Это было… словно вся жизнь вокруг них, все живое, что было вокруг них, все миллионы лет эволюции человеческого существа, лежащие отпечатком в их сорока шести хромосомах, вставала в них огромной, неостановимой волной. Стояла рядом, возвышалась над ними и вместе с ними, останавливая время и пространство. Это – его женщина. Он – ее мужчина. Так было всегда и так будет всегда, коль скоро этот мир дышит и живет.

Он не может сделать ту же ошибку еще раз. Он не может опять потерять ее. Нет. НЕТ. То же самое было написано на ее лице, таком родном, таком до нестерпимого визга знакомом лице.

По путям полетел поезд. Он вздрогнул, разъединенный с ее глазами, словно отсоединенный от источника питания. Грудь делала слабые попытки вдохнуть, трепещущее сердце словно подталкивало легкие – ну работайте, работайте. Поезд все так же летел мимо, не подавая признаков замедления; он задышал. Еще несколько мгновений, и поезд пролетит мимо, и он снова увидит ее. Он почти видел ее сквозь прорехи между вагонами; ему казалось, что вот она, ее фигура, ее обращенное к нему лицо. Вот она. Поезд кончился так же внезапно; платформа была пуста.

Оглушенный, он в ступоре смотрел на противоположную платформу. Если бы он мог двигаться, он мог бы шагнуть, совершенно не думая о том, что перед ним. Но он не мог. Он даже не мог повернуться, чтобы осмотреть платформу хорошенько, только шарил по ней расширенными в панике глазами. Тусклый свет подчеркнул внезапно проступившие морщины; он вдруг постарел на несколько лет. Она не может просто так взять и исчезнуть. Нет. Нет.

Нет.

Он неловко шагнул, потерявшие силу ноги не держали его. Он не мог стоять, но и не мог оторвать глаза от противоположной платформы, того места, где стояла она. Еще один шаг, который он совершенно не ощутил. Тело, как неживое на шарнирах, двигалось само. Он и не понял, как так получилось, что его глаза описали дугу по воздуху, и он вдруг стал смотреть на противоположную платформу так, будто ее перевернули на девяносто градусов. Он не чувствовал боли; кажется, его ухо лежало на чем-то холодном. Ее не было. Ее там не было.

Автор: Н. Данилова