Автор книги Себастьян Юнгер – американский журналист, автор бестселлера «Идеальный шторм» и книги «Война», создатель получивших множество наград документальных фильмов военной хроники «Restrepo» и «Korengal». Его книга «Племя» (Tribe), вышедшая в этом году, привлекла мое внимание после просмотра подкаста с его участием, где он кратко рассказывал идеи, послужившие основной для книги. Книга представляет собой нечто среднее между автобиографией и размышлениями – в ней описываются некоторые моменты жизни автора и параллельно приводятся его мысли и собранная им информация о жизни, о человеческой природе, о коллективном социальном поведении, о поведении человека в критические моменты и о ПТСР. Что меня привлекло в книге – это взгляд автора на человеческую психику с эволюционной и социальной стороны.

Собственно, вкратце его идеи (я буду пересказывать и приводить переведенные мной цитаты):
Начинает Себастьян с рассказа о коренных жителях Америки и о том, как при столкновении племенной культуры индейцев и культуры западной цивилизации колонистов последняя оказалась в невыигрышной позиции. Он размышляет о том, почему, несмотря на все очевидные удобства и дары цивилизованного мира, были нередки случаи, когда колонисты уходили жить в племена и даже сбегали, если их возвращали назад. Автор приводит исторические данные, согласно которым обратных случаев (когда индейцы добровольно оставались жить с «белыми людьми») практически не было. Он рассказывает о плюсах и минусах племенной жизни – о личностной свободе, о равноправии между мужчинами и женщинами и свободном выборе пары, о войнах и жестокости, о пытках, принятых в некоторых племенах.

«Вопрос для западной цивилизации не состоит в том, почему племенная жизнь может быть настолько привлекательной – этот факт кажется очевидным, – но почему жизнь западной цивилизации оказывается настолько непривлекательной. На материальном уровне она явно более комфортна и защищена от тягот жизни в природе. Но чем больше изобилия накапливается в обществе, тем больше требований общество предъявляет индивиду – на его время и на его участие, и, возможно, многие люди чувствуют, что предлагаемое изобилие просто не достаточно хорошая цена за свободу. Исследование, проведенное в 1960 году, обнаружило, что членам племени Кунг пустыни Калахари нужно работать всего лишь двенадцать часов в неделю, чтобы выжить, что равняется одной четвертой количества рабочих часов среднего городского жителя». Калахари – одно из самых тяжелейших мест жизни в мире, и при этом жители племени Кунг работают в разы меньше. На этом примере хорошо видно, что идея о том, что цивилизованная жизнь создает избыток свободного времени, на самом деле неверна. «Она создает противоположное: изматывающий цикл работы, финансовые обязательства, и еще больше работы». Да, члены племени имеют меньше вещей в собственности, но при этом обладают несравнимо бóльшим личностным контролем над жизнью.

«Вместе с тем племя Кунг является хорошим примером того, как жили наши предки более миллиона лет до изобретения сельского хозяйства. Генетическая адаптация требует не менее 25 тысяч лет для проявления в людях, поэтому огромные изменения, возникшие в жизни людей с приходом сельского хозяйства в последние 10 тысяч лет, едва начали влиять на наш геном». Далее автор описывает эту жизнь: наши предки жили в племенах по 50 человек, претерпевали большое количество случайных ранений и смертей, они противодействовали деспотическим проявлениям внутри группы путем создания коалиций, и были очень нетерпимы к проявлениям эгоизма и накопительства. Были времена голода, насилия, тяжелой работы. Они практиковали очень близкое и вовлеченное родительство, и были готовы сделать практически все за возможность быть среди своих. Они никогда не бывали в одиночестве.
Сравнение с жизнью современника, к которой наша психика не имела возможности подготовиться на уровне генов и физиологии, потрясает: «Человек в современном городе, впервые в истории человечества, может прожить целый день – или целую жизнь – в основном имея дело с незнакомцами. Он может быть окружен другими людьми, и чувствовать себя при этом глубоко, опасно одиноким. Доказательства того, что это тяжело действует на нас, ошеломляющие. И хотя счастье – понятие как известно субъективное, психическое заболевание – вполне объективно. Большое количество кросс-культурных исследований показали, что современное общество, несмотря на его чудотворные изобретения в области медицины, науки и технологии, поражено наивысшими показателями депрессии, шизофрении, плохого здоровья, тревожных расстройств и хронического одиночества в истории человечества. И чем выше уровни изобилия и урбанизации – тем выше показатели депрессии и количества суицидов. Вместо того чтобы защищать людей от клинической депрессии, возрастающее благополучие современного общества похоже усугубляет ее».

Автор сравнивает показатели суицида современного общества и племенного – несмотря на вполне понятную ограниченность исторических источников, практически не существует свидетельств суицидов, совершенных по причине депрессии. Среди коренного населения Америки суицид присутствовал, но обычно совершался как ритуальное действо вслед за смертью возлюбленного или возлюбленной, по причине болезни, чтобы не обременять племя, или в качестве героического поступка, чтобы избежать пыток в плену. В настоящее же время совершается 25 суицидов на 100 тысяч людей (в США показатель выше, 30 на 100 тыс.). «Согласно данным исследования Всемирной организации здравоохранения, люди в процветающих странах страдают от депрессии в 8 раз чаще, чем жители бедных стран, а у жителей стран с большим разрывом в доходах – как, например, в США – более высокая вероятность иметь психическое расстройство на протяжении жизни». Автор приводит свое объяснение данного феномена – люди бедных стран вынуждены делить свое время и ресурсы с другими, что приводит к образованию более тесных общин. «Богатый человек, которому никогда в жизни не приходилось полагаться на других и который ведет привилегированную жизнь, выпадает за рамки человеческого опыта, накопленного за последние миллион лет».

В 2005 году было проведено исследование, в котором приняли участие более 6 тысяч юристов разных сфер и уровней. Полученные данные обнаружили, что значительный успех (приносящий высокооплачиваемые часы и партнерство в фирме) имел нулевую корреляцию с заявленным ощущением счастья. Более того, менее успешные юристы оказались более счастливыми. Согласно теории самодетерминации,  для ощущения удовлетворения человеку нужны три базовые составляющие: чувствовать себя компетентным и эффективным в том, что делаешь, чувствовать себя автономным (могýщим) в своей жизни и чувствовать связь с другими людьми, иметь отношения и сопричастность к некоторой группе. Эти базовые потребности являются естественными, сущностными; очевидно, что в современном мире эти ценности оказались замещены другими, внешними – богатством, популярностью, красотой. «Грубо говоря, современное общество придает значение внешним, несущественным по отношении к жизни ценностям, и как результат, проблемы с психическим здоровьем возрастают вместе с ростом богатства».

Далее автор переходит к размышлениям о родительстве и заботе о маленьких детях: как это осуществлялось при племенной жизни и как это осуществляется сейчас. В племенах новорожденные находились с матерью 90% времени, что примерно соответствует тому, как заботятся о своих новорожденных приматы. Эксперимент 1950 года хорошо продемонстрировал, насколько важно для новорожденных приматов пребывание с матерью: новорожденным обезьянкам предоставили два типа «заменителей матерей» – мягкий муляж из пушистой ткани и чучело из проволоки с прикрепленной бутылкой молока. Маленькие обезьяны заканчивали свое питание так быстро как могли и спешили назад к «мягкой маме» и вцеплялись в нее на все оставшееся время. Не подлежит сомнению, что телесный контакт очень важен для приматов; человеческие дети не исключение.

«В Америке в 1970 годы матери поддерживали постоянный телесный контакт с детьми не более чем 16% времени – что в традиционных обществах может рассматриваться как форма абьюза. Не менее немыслимой является современная практика оставлять детей спать в одиночестве. В двух американских исследованиях, в которых приняли участие семьи «среднего класса» 1980х годов, было обнаружено, что 85% маленьких детей спят в одиночестве в своей комнате – данная цифра приближалась к 95%, если семья была из «хорошо образованных». Североевропейские общества, включая Америку, единственные в истории человечества, кто заставляют очень маленьких детей спать в одиночестве. Считается, что изоляция заставляет многих детей привязываться к мягким игрушкам для успокоения. Только в североевропейских обществах маленькие дети проходят через всем известный этап привязанности к мягким игрушкам; в остальных частях мира дети получают ощущение безопасности от взрослых, находясь во время сна рядом с ними». Современные западные психологи полагают, что раздельный сон должен приучить детей к самоуспокоению, но это явно противоречит человеческой эволюции. Геном человека и шимпанзе совпадает на 98%; приматы никогда не оставляют детей одних, так как они совершенно беззащитны перед хищниками. Человеческие новорожденные ощущают опасность ситуации «один в темной комнате» инстинктивно.

Далее Себастьян Юнгер переходит к рассмотрению власти и авторитетности. «В тот момент, когда современное общество низвело роль общины, оно возвысило роль власти. … В 2007 году антрополог Кристофер Бем опубликовал анализ 154 обществ, которые являются представителями наших предков, и наиболее распространенной чертой среди всех было отсутствие больших различий в достатке между индивидами. Другой чертой было отсутствие власти в качестве арбитра. … Так как охотники племен чрезвычайно мобильны и могут легко перемещаться от общины к общине, насаждение власти на нежелающих было практически неосуществимо. И даже в таком случае, те мужчины, которые попытались бы взять контроль над группой или пищевыми ресурсами, встретили бы противодействие других мужчин. Это явно древнее и адаптационное поведение, которое помогает держать группу вместе и соблюдать равноправие. В своем исследовании обществ Бем обнаружил, что наряду с убийством и кражей, самым страшным наказанием карался «отказ делиться». Злоупотребление трудами других и запугивание соплеменников также было серьезным нарушением.

Исследование привело Бема к выводу, что большая часть эволюционной основы нравственного поведения возникает от давления группы. Не только плохие поступки наказываются, но и хорошие – поощряются. Когда человек делает что-то хорошее другому человеку – совершает просоциальный акт – он вознаграждается не только одобрением группы, но и увеличением уровня дофамина в крови и других «приносящих удовольствие» гормонов. Групповое сотрудничество приводит к увеличению уровня окситоцина …. который создает неразрывный цикл хорошего самочувствия и групповой лояльности, что в конечном счете вызывает поведение самопожертвования. Те гоминиды, кто сотрудничали друг с другом – и наказывали тех, кто этого не делал – победили другие виды в гонке за выживание. И именно от них произошел современный человек».

Тем ошеломляюще с этой точки зрения – если смотреть от более чем миллиона лет эволюции – выглядит современное общество. «Что племенные люди расценили бы как ужасное предательство группы, современное общество легко расценивает как простое мошенничество». Около 3% безработных, получающих пособие, намеренно обманывают систему, что приводит к более чем 2 миллионам долларов убытка в год. Подобное нарушение получило бы немедленное наказание в племенном обществе. Мошенничество в благотворительности и других программах социальной помощи приносят еще 1,5 миллиона убытков. Однако в несколько раз большая цифра возникает из-за мошенничества в сфере медицинского страхования – около 100 миллионов. Мошенничество в сфере страхования в целом приносит от 100 до 300 миллионов убытков в год. Все это вместе стоит каждой американской семье примерно 5 тысяч в год – что приблизительно равняется четырем месяцам работы с минимальной заработной платой. Но тяжелее всего обнаружить и покарать виновников преступлений, где суммы на порядок больше.

Автор обращает свое внимание на вопрос войн, природных катаклизмов и других происшествий. «Одну вещь можно сказать о социальных коллапсах – они делают всех равными, хотя бы на какое-то время. В 1915 году в землетрясении в Италии менее чем за минуту было убито 30 тысяч человек. … Богатые были убиты так же как и бедные, и сразу же после землетрясения выжившие были погружены в примитивную борьбу за выживание: им требовалась еда, вода, убежище, им нужно было спасти еще живых и похоронить умерших. В этом смысле тектонические плиты под городом Авеццано восстановили условия существования нашего эволюционного прошлого на ура. … Общества, разрушенные катаклизмами, практически никогда не погружаются в хаос и беспорядок; наоборот, они становятся еще более простыми, уравнивающими, справедливыми к индивиду. (Несмотря на сообщения в новостях, во время урагана Катрина Новый Орлеан пережил спад по криминальным показателям, а большинство «грабящих» оказались просто людьми, ищущими пищу)».

«Во время Второй мировой войны власти Англии предсказывали, что атаки Германии приведут к 35 тысячам жертв ежедневно только в Лондоне (общие потери населения за все время бомбежки не достигли даже двойного размера этой цифры). Никто не знал, как мирное население среагирует на такие события, но правительство Черчилля предполагало худшее. Настолько плохим было их мнение о населении – в частности, о рабочем классе Лондона – что они не хотели даже строить бомбоубежища, потому что были уверены, что люди просто переселятся туда и не захотят их покидать. Экономика страны упадет, а сами убежища станут, как опасались, источником политической разногласий, и даже коммунизма». Но реальность оказалась прямой противоположностью. Во время бомбежки лондонцы шли утром на работу и вечерами возвращались в бомбоубежища. «Общественный порядок в убежищах был настолько хорошим, что за все время волонтерам ни разу не пришлось прибегнуть к помощи полиции. Толпа вела себя согласно неписанным правилам, которые делали сносным существование абсолютно незнакомых людей, стиснутых плечом к плечу, в местах, полы которых время от времени омывались мочой».

От прямых ударов были разрушены заводы и некоторые бомбоубежища вместе с укрывавшимися в них людьми. Люди умирали у себя в домах или на улицах, но при этом не было не то что массовой истерии, даже не было всплеска случаев индивидуальных психозов. «Перед войной прогнозы на количество психических расстройств в Англии достигали цифры в 4 миллиона человек, но во время бомбежки в психиатрических больницах наблюдали снижение обращений. Службы скорой помощи сообщали в среднем о двух случаях вызванных бомбежкой неврозов в неделю. Психиатры наблюдали в замешательстве, как у пациентов с многолетней историей болезни спадали симптомы заболевания во время воздушных атак. Добровольные обращения за психиатрической помощью значительно сократились, и даже эпилептики сообщали о меньшем количестве припадков». Эффект войны на психическое здоровье был описан также во время Первой Мировой во Франции, а также во время гражданских войн в Испании, Алжире, Лебаноне и Северной Ирландии. «Ирландский психолог Лайонс обнаружил, что показатели суицида в Белфасте упали на 50% во время беспорядков 1969 и 1970 годов, количество убийств и других преступлений также снизилось. Показатели депрессии для мужчин и женщин в этот период сильно упали, причем у мужчин этот спад был максимальным в наиболее небезопасных районах. Округ Дерри, в котором почти не было беспорядков, наоборот, пережил возрастание показателей депрессии». «Когда люди активно заняты в чем-то, что приносит их жизни смысл, это отражается на психическом здоровье, - писал Лайонс в журнале «Психосоматические исследования» в 1979 году. – Будет безответственным предположить, что насилие приводит к улучшению психического здоровья, но данные Белфаста указывают на то, что люди чувствуют себя намного лучше психологически, когда они более вовлечены в жизнь своей общины».

Один из критиков попытки рационализировать происходившее в Лондоне во время бомбежки, Чарльз Фриц, организовал более основательное исследование того, как общество реагирует на бедствия. После войны он обратил свое внимание на природные катаклизмы в США и в итоге сформулировал теорию о социальной устойчивости. В ходе исследования он не смог найти ни одного случая, когда катастрофы приводили к панике и общественной анархии. Наоборот, он обнаружил, что социальные связи усиливались во время катаклизмов, и что люди были потрясающе преданны общему благу, а не собственному благополучию.

В 1961 году Фриц выпустил работу, открывающим предложением в которой было «Почему масштабные катаклизмы предоставляют такие психически здоровые условия?» Данные для работы были собраны командой из 25 исследователей из Национального центра исследования общественного мнения, базировавшегося в университете в Чикаго. Они ездили по местам различных катастроф в США и к 1959 году собрали около 9000 интервью с участниками событий. «Согласно теории Фрица, в современном обществе серьезно повреждены социальные связи, которые обычно были характерной частью человеческого опыта, и что катаклизмы низвергают человека обратно в более древние, более естественные пути взаимодействия. Катастрофы, он предположил, создают «общность страдающих», которая позволяет индивидам пережить невероятно восстанавливающую и успокаивающую связь с другими. Когда люди объединяются перед лицом угрозы, считает Фриц, классовые различия временно стираются, разница в доходе становится бессмысленной, расовые различия теряют свое значение, и индивиды оцениваются просто по их готовности и способности принести пользу группе. Это тот вид социальной утопии, которая приносит огромное удовлетворение обычному человеку и оказывает терапевтический эффект на тех, кто страдает от психических заболеваний».

И если можно придумать какое-либо общее название для племен наших предков, «община страдающих» - наиболее близкое из них. Именно в таких условиях и именно в такой жизни наша психика функционирует наиболее полно. «Красота и трагедия современного мира в том, что он полностью исключает многие ситуации, в которых люди могут продемонстрировать верность коллективной пользе». Многие люди проходят через всю жизнь, так и не ответив для себя на вопрос, что они готовы сделать для других. А ведь это именно те вопросы, которые миллионы лет определяли нас как людей.

Далее автор погружается в рассуждения о том, почему чрезвычайные события и невыносимые условия военных действий оказываются настолько привлекательны для их участников – что даже после возвращения к мирной жизни и безопасности, они вспоминают ужасные моменты как время невероятной ясности и ощущения полноты жизни. Юнгер приходит к выводу, что именно ощущение социального единения является разгадкой этого феномена.

Большая часть его книги посвящена посттравматическому стрессовому расстройству. Конкретно про ПТСР в клиническом смысле он почти не пишет – он приводит взгляд участника со стороны военных действий, описывает множество разных случаев, рассуждает о том, почему некоторые мужчины стремятся пережить военные действия и почему так тяжело приходится тем, кто из них возвращается. Он приводит данные исследований: гораздо лучше переживают ПТСР в тех странах, где ведутся военные действия, потому что население понимает то, через что ветеранам пришлось пройти, и выздоровление и встраивание в социум происходит в разы быстрее. Совсем по-другому это выглядит в США. У воевавших получается двойная травма – резкая смена "общинного" образа жизни (когда военные спят и находятся друг с другом 24/7) на современный; плюс они возвращаются мир, в котором войны не существует, в котором война порицается, в котором пережитое ими никем не понимается. Они становятся в глазах общества инвалидами, людьми, неспособными в него встроиться и вернуться к адекватной деятельности. То есть от полного симбиоза с группой они оказываются выброшены в полное отторжение социумом. Потому многие возвращаются на войну, несмотря на то, что идут на смерть.

Меня же больше всего поразили и заинтересовали его рассуждения о социальной природе человека и связи психического здоровья с вовлеченностью в жизнь общества. В начале книге Юнгер рассказывал о том, как, будучи молодым юношей, он голосовал на дороге, пытаясь добраться до желаемого места назначения, а незнакомый человек подошел к нему и поделился своим обедом. Мне особенно понравился постскриптум: «Когда я занимался исследованиями для этой книги, я наткнулся на замечательную работу антрополога Кристофера Бема «Источники морали». На странице 219 он цитирует другого антрополога, Элеонор Ликок, которая провела много времени с коренными жителями северной Канады. Ликок делится историей, как она отправилась на охоту с индейцем по имени Томас. Глубоко в лесу они встретили двух людей, незнакомцев, у которых кончилась еда, и они были смертельно голодны. Томас отдал им все свои запасы муки и сала, несмотря на то, что в таком случае ему пришлось бы значительно урезать свое путешествие. Ликок расспрашивала Томаса, почему же он сделал это, и он наконец потерял терпение. «Допустим, я не отдал бы им свою муку и сало, - сказал он. – Тогда бы я был мертв внутри». Вот, наконец, я получил ответ на вопрос, почему бездомный мужчина отдал мне свой обед тридцать лет назад: он не хотел быть мертвым внутри. Каким бы бедным он ни был, это было единственное, чем он отказывался быть».

Я знаю, что рассуждения Себастьяна Юнгера вызывают много вопросов и побуждают к спору, я испытала подобные эмоции при первом знакомстве с его идеями. Я не думаю, что он писал эту книгу с целью оставить впечатление у читателя, что он выступает против удобств цивилизации или что высказывается за материальное равноправие. Он писал свою книгу, чтобы воссоздать образ и особенности психики наших предков, и подчеркнуть ту разницу, в которой мы живем сейчас. И предложить задуматься о том, как эта разница влияет на наше психическое здоровье и самоощущение.

Верная своим воззрениям, согласно которым основополагающей и движущей силой человеческой психики я вижу базовую потребность в безопасности, я объясняю связь между психическим здоровьем и социальной вовлеченностью следующим образом: только ощущение себя частью социума, его полезным и оттого значимым элементом, по-настоящему способно удовлетворить потребность в безопасности. Человек – крайне социальное существо, его выживаемость зависит от «соплеменников» практически целиком и полностью. Будучи современниками, мы привыкли «полагаться на себя», забывая о том, сколько вещей и удобств окружающего нас мира сделано руками других людей: начиная от пищи и заканчивая крышей над головой. Мы привыкли считать себя независимыми, мы гордимся своим индивидуализмом, игнорируя простую истину – без окружающего нас социума и плодов его трудов мы не выжили бы и дня. Все наши потребности завязаны на группе – и жизненно важные, и личностные. Получая удовлетворение от выполнения полезных для группы действий, мы напитываемся ощущением безопасности. В отсутствие которого жизнь превращается в тяжелую непрекращающуюся борьбу – со средой, с окружением и с самим собой. Может ли психика в таких условиях сохранять стабильность? Для меня ответ очевиден.

Автор: Н.Данилова

Источник: Junger, Sebastian. Tribe: On Homecoming and Belonging. HarperCollins Publishers. Kindle Edition.

Ссылка на подкаст с его участием: Joe Rogan Experience #975 - Sebastian Junger

Еще один подкаст, более детально о книге: Joe Rogan Experience #1034 - Sebastian Junger